наш был холоден и неуютен, сливаясь, так сказать, с природой и погодой, отдельная умывальная комната располагалась в роте.
Это была крохотная каморка метр на метр, прятавшаяся за свежеокрашенной дверью недалеко от тумбочки дежурного. Внутри имелся медный кран, плевавшийся в любое время года ледяной водой, чугунная облупленная раковина, а под ней цинковое ведро, опорожняемое, по мере необходимости, прямо за угол.
Еще можно добавить, что медный кран, начищенный до одури пастой ГОИ, натурально резал глаз желтыми протуберанцами в свете тусклой лампочки. Оцинкованное ведро было новехоньким и радовало наблюдателя морозными узорами гладких боков, навевая мысли об утре в деревне.
Раковина же несколько проигрывала на фоне крано-ведерного великолепия. Чугун, выглядывающий сквозь дефекты эмали, благородно отдавал легкой ржавчиной.
– Нехорошо это, дежурный, – грустно сказал Самородко, – пытаясь отколупать ржавые чешуйки толстым ногтем цвета слоновой кости.
– Не очищается это, товарищ прапорщик.
– В армии все очищается. Даже совесть, – сказал известный на всю часть ворюга, и посоветовал: – Здесь кирпичом нужно чистить.
– Где ж его взять, товарищ прапорщик? Тундра вокруг…
– Где взять, не знаю. А чистить нужно кирпичом! Ясно?
– Так точно, кирпичом!
В это момент зазвонил телефон, и взбудораженный дежурный по части сообщил, что комиссия поехала по площадкам.
– Тут нам всем такой арбуз вставили! – порадовал дежурный напоследок.
Ясно стало, что комиссия серьезная.
В роту ворвался капитан Шурик-Димедрол, отправленный Пузырем проконтролировать Самородко. Шурик был трезв и зол с похмелья.
– Товарищ капитан, за время моего дежурства… – начал докладывать я, но Шурик только махнул рукой и побежал проверять порядок. Самородко поспешил за ним, а я следом.
– Хорошо, чистенько, хорошо, чистенько, – приговаривал Шурик, заглядывая во все щели.
– Стараемся, товарищ капитан, – суетился Самородко.
Молодец, прапорщик! Все посмотрели? О, умывальник… рано, прапорщик, я вас похвалил. Что это на раковине?
– Товарищ капитан, это ржавчина! Она не отмывается…
– Прапорщик, вы что, млядь, не знаете, что в Советской армии отмывается все? Почему кирпичом не почистили? Что значит, где взять кирпич? Пойдите и принесите…
Хлопнула дверь, в роту вошел майор Пузырев.
– Товарищ майор… – начал я доклад, но Пузырь, отодвинув меня, сразу ухватил Шурика-Димедрола и обнюхал.
– Трезвый? Рота готова? Все проверил?
– Так точно!
– Если что не так, змей линялый, душу выну из тебя. За мной…
И Пузырь пошел по роте, трогая все белым платком. Шурик и Самородко потопали за ним, ну и я тоже пристроился из любопытства. К концу проверки платок майора Пузырева так и остался белым, что сильно его порадовало.
– Рады стараться! – гаркнули Шурик-Димедрол и Самородко в ответ на скупую похвалу майора. И поторопились, поскольку Пузырь отворил дверь в умывальник.
– Что это? – холодным голосом спросил Пузырь, и сам себе горько ответил: – Да это ржавчина! Ржавчина в моей роте?
– Товарищ майор, она не очищается!!! – закричали дуэтом прапорщик с капитаном.
Пузырь спокойствие утратил мгновенно.
– Вредители! Ржавчина у них не очищается! Может, она где-то в китайской армии и не очищается, а в нашей чистится очень даже хорошо! Кир-пи-чом! Исполнять!
И выскочил из роты, так хлопнув дверью тамбура, что единственная лампочка, освещавшая вход, погасла.
Прапорщик с капитаном бросились следом, и тут я услышал звук машины снаружи. Прибыла комиссия.
Я занял свой пост у тумбочки.
Вот бухнула первая дверь тамбура. Заскрипела и начала приоткрываться вторая. Из-за сгоревшей лампочки было довольно сумрачно. Невысокая, толстая фигура в шинели и папахе шагнула через порог.
Я вытянулся, бросил руку к виску и закричал, что есть мочи:
– Рота, смирно! Товарищ генерал-лейтенант! Во время моего дежурства никаких происшествий…
Тут я обратил внимание, что из-за спины генерала мне машут руками и делают таинственные, негодующие лица майор Пузырев, капитан Шурик-Димедрол и даже прапорщик Самородко.
Что не так? Я присмотрелся и разглядел, наконец, погоны генерал-лейтенанта. Им оказался самый обычный, хотя и московский, полковник. Более высокое начальство, видимо, уже отправилось в баню на банкет, а его, мудилу, послали проверять площадки.
Я не стал прерывать доклад и понижать офицера в звании. Московский полковник довольно улыбнулся.
– Вольно! Молодец, солдат, службу знаешь, – сказал он мне.
Я же, продолжая стоять смирно, ел его глазами, припомнив уроки Швейка.
Полковник царственно прошествовал в роту. Пузырь, ШурикДимедрол и Самородко уважительно приседая, шли за ним.
– А что так темно на входе? – спросил вдруг полковник подозрительно.
Пузырь посмотрел гневно на Шурика. Шурик на Самородко. А уж Самородко так злобно взглянул на меня, что я тут же ответил.
– Из соображения секретности, товарищ генерал!
– Ладно-ладно, хватит, – похлопал меня по плечу московский гость.
– Какого года службы? А почему до сих пор не сержант? – тут он укоризненно посмотрел на Пузыря. – Нужно поощрить бойца… Ну, майор, показывай роту.
Московскому полковнику понравилось всё. Он шёл впереди, крутя головой и радуясь, как в музее, а следом на полусогнутых от почтительности ногах двигались Пузырев, Шурик, Самородко и я в арьергарде.
Полковник остался очень доволен. К тому же, он не лез во все дыры, явно торопясь поспеть в часть на угощение и в баню. Пожал руки офицерам, похлопал по плечу прапорщика, показал мне большой палец.
На выходе проверяющий, озабоченно оглянувшись несколько раз, как человек желающий обнаружить нечто знакомое, но стесняющийся спросить, сказал:
– Что тут у вас? Туалет?
Не дожидаясь ответа сообщил:
– Я на минуту.
И открыл дверь.
– Ах, так у вас тут умывальник. Прекрасно, прекрасно! А что же, товарищи, раковина такая? Непорядочек…
Пузырь, Димедрол и Самородко закричали наперебой:
– Товарищ полковник!!! Это не отмывается! Это ржавчина!!!
– Ошибаетесь, товарищи, – добродушно ответил москвич, увлекая всю компанию на выход, – известно, что в Красной Армии отмывается абсолютно все. Я вас научу. Нужно взять большой, хороший кирпич…
Дверь закрылась, и конец откровения я не услышал.
А услышал, наоборот, какое-то хрюканье. …Мой дневальный, гусь Фофан сидел на полу, держась за живот. По его лицу текли слезы. Хрюкал именно он.
– Что с тобой, Фофан? – испугался я не на шутку, и только тогда понял, что Фофан корчится от смеха.
– Бабай! – простонал Фофан, уняв немного истерику и размазав слезы. – Я в порядке. Я просто представил, как во всех военных училищах Советского Союза им по секретной методичке доводят единственный способ чистки ржавчины кирпичом. Такой стране долго не протянуть… Кирпич кончится… Ой, блин, государю скажите, что в Англии ружья кирпичом не чистют!..
И снова закатился, идиот…
– Пожалуй, ты прав, – ответил я, опускаясь рядом с ним на чистый пол, – но наш век этих кирпичей еще хватит.
Я конечно ошибался. Но тогда еще даже не догадывался об этом…
…Итак, Джаггер позвонил, прервав мои кирпичные откровения.
– Нужно поговорить, Бабай.
– Говорим уже.
– Дело есть. Когда подгребешь в чипок?
– Завтра утром, как сменюсь. В девять могу. А что случилось?
– Приходи, – и Джаггер повесил трубку.
Я опоздал на полчаса и застал Панфила, Джаггера и Чучундру за поеданием сгущенки с печеньем.
Одна банка, купленная видимо для меня, дожидалась на столе. Панфил выглядел мрачно. Чучундра нейтрально поинтересовался новостями с Первой Площадки. Джаггер был явно оживлен и наворачивал печенье за двоих, впрочем, как и всегда.
Правила хорошего тона требовали не начинать разговор о деле сразу. Я степенно выкушал полбанки сгущённого молока и только тогда поинтересовался, за каким чертом мне пришлось топать по позёмке в часть.
– Панфил! Скажи ему, – потребовал Джаггер. Панфил промычал что-то невнятное.
– Чего нужно-то? Кончайте ваш марлезонский балет, – разозлился я, – не спамши, не жрамши, с ночи. Чего надо?
– Бабай, Панфилу надо в отпуск, – сказал Чучундра.
– Не препятствую!
– Обойдусь, никуда мне не надо, – запротестовал Панфил.
– Надо, надо, – влез Джаггер, – Бабай, ты в курсе, что чувиха его там мутит, то ждёт – то не ждёт. Ещё предки, папа с мамой, артисты, мля, куролесят – то сходятся, то расходятся. Матушка его вообще в больничку угодила… Фазер запил. Ты посмотри на Панфила! Он совсем плохой. И раньше был дурак, а сейчас тупеет с каждым днём, совсем морда глупая стала. Задумываться начал…
– Иди в жопу, –
